Наследник колдуна
Он не выбирал свою судьбу. Её за него выбрали. И теперь он - наследник колдуна. Егору приходится не только скрывать неблаговидные дела своих приёмных родителей, но и бороться с силами намного превосходящими его в знаниях колдовства. Всё смешается в один тугой узел - мистика и любовь, страх за близких и колдовство, существа из нижнего мира и возродившаяся ведьма...
- Так это же хорошо!
- И чего хорошего-то? Не меня молодой принимают, а ее в старухи записали! Во! Оттого небось и осталась в девках!
- Какие ее годы, - Нину начала утомлять эта тема.
Тем более, к сплетням и болтовне тети Веры Нина никогда не проявляла интереса.
- Ну да, - хмыкнула соседка. - Ты-то, гляжу, тоже пока одна. Чего тянешь-то? Вон, мать слегла.
- Это временно, - как можно вежливее ответила Нина, и оправдавшись перед женщиной сильной усталостью поспешила домой, пока еще кто-нибудь не прицепился.
Спустя пять минут вдалеке, внизу улицы, замелькал родной дом. Деревня Нины, Новые Кузьминки, располагалась посреди густых лесов и представляла собой две перекрещенные улицы, напоминая один огромный крест, или лучше сказать буквой "Т". Та улица, что была "покороче", это остаток старой деревни, основанной еще задолго до революции, где жили в основном старожилы и их предки. На длинной же улице, начинавшейся на холме и уходившей по склону вниз, стояли уже новые дома с жильцами, перебравшимися сюда уже после войны. До этого деревня уже таковой не считалась. Приходила в запустение и держалась лишь на старых жильцах, но в послевоенные годы ожила и расцвела. Приросла улица, дома поперли, как грибы, а название из просто "Кузьминки" переросло в "Новые Кузьминки". Численность увеличивалась и районной администрацией было решено построить школу и магазин. Помимо этого в паре километров находился лесопильный завод, где и трудились деревенские мужики.
Нина глубоко вдохнула поздний летний воздух и пошагала вниз, ускоряясь на склоне. Уже через пять минут она подходила к родному дому, который строил еще ее дедушка Василий. Царствие ему небесное. Легендарный был плотник.
- Мммммау! - раздалось из под свитера.
- Что, голубчик, устал? - Нина посмотрела на выпученный на животе шевелящийся бугорок. - Не бурчи. Пришли уже. Главное, чтобы мама против не оказалась, не то...
- Мммммау! - повторилось под свитером.
- Все, все. Молчу.
Нина открыла калитку с растопыренными подпорками, ибо петли ее уже почти не держали, и втащив сумки в огород, закрыла за собой и направилась к дому. Маленький, но очень уютный, он встречал ее в усталом безмолвии. На наличниках, возле окна комнаты, некогда принадлежавшей гостье, по прежнему местами виднелись следы краски, которой Нина когда-то пыталась изобразить петуха, но вышел лишь какой-то огурец на спичках. Тогда она не понимала, за что ее бабушка отругала, ведь девочка всего лишь подражала деду, вырезавшему петухов на наличниках. Эх, не понимала бабушка ничего в искусстве.
Нина улыбнулась воспоминаниям и поднялась на две ступеньки на крыльцо. Хотела постучать, но дверь была приоткрыта. Девушка вошла и осмотрелась. Чистота, порядок. Пахло банными вениками, липовым цветом и древесиной.
- Мааам. Ты где? Я приехала!
Со стороны кухни послышался шорох и в сени выкатилась инвалидная коляска с Елизаветой Сергеевной в нем.
- Ниночка! Ну наконец-то! Я уж еще раз звонить собиралась! Боялась, не случилось ли чего... Господь доставил! Как хорошо! - женщина перекрестилась и протянула к дочери руки.
Нина склонилась над матерью и уткнулась в ее халат. Родное тепло. Нет ничего лучше этого. Девушка иногда грустила из-за того, что в семье была поздним ребенком и не застала родителей молодыми. Елизавета Сергеевна долгое время не могла забеременеть, и когда уже они с мужем отчаялись ощутить радость быть родителями, на тридцать седьмом году жизни появилась Ниночка. Гроза и разбойник всех Новых Кузьминок.
- Ну как ты, мам? - улыбаясь спрашивала девушка, поправляя густую, поседевшую материну косу.
- Да как... вот... как видишь... - выдохнула женщина, указав жестом рук на ноги.
- К коляске привыкла?
- Пока не очень, но все уж лучше, чем ползком по избе...
- Ничего... - Нина села на корточки и положила голову маме на коленки, а та в ответ положила ладонь дочери на голову. - Мам... ты знаешь... я не должна была уезжать... ты тут одна, а я там, в городе... эгоистка... только о себе и думала.
- А ну-ка поговори мне тут! - Елизавета тряхнула дочь за плечо. - Я и сама рада была, что хоть ты уехала, жизнь повидала... а теперь тут со мной так и пропадешь... эх, не прибрал меня Господь сразу... за какие-то грехи инвалидом сделал.
- А ну-ка поговори мне тут! - передразнила Нина мать и улыбнулась. - Хватит о грустном. Пошли чай пить. Я голодная, как волчара.
- Ну вооот! - ожила женщина. - Не зря я возле печи ковырялась с утра. Пирогов напекла. С капустой. Сумела таки!
- Да ты что? - Нина округлила глаза.
В этот момент под свитером недовольно мявкнуло. Мать и дочь уставились друг на друга.
- Это еще что? - с подозрением спросила Елизавета Сергеевна.
Нина потупила глаза.
- Мам... тут короче дело такое... я котенка подобрала... на дороге... от смерти спасла...
Женщина устало вздохнула.
- Ну ничуть не изменилась, Нинка! Как таскала с детства тварь всякую в дом, так и тащишь, не успела приехать! Ну давай... показывай нахлебника.
Девушка вытащила из под свитера рыжего пушистика, который, увидев чужие места, выпучил глаза и принялся все обнюхивать.
- Имя дала уже? - Елизавета едва коснулась пальцем хвоста зверька.
- Да нет... успеется еще.
- Ладно. Пусть осматривается, не будем мешать, а мы давай, пойдём к столу! Колбаски-то хоть привезла из столицы?
- Хах! Обижаешь, мам!
И началось... деревенские сплетни полились рекой за вечерним чаепитием с пирогами, сыром и колбасой. Мать и дочь проговорили до темноты, а когда уже глаза начали слипаться, Нина унесла вещи в свою комнатку, которую от общей комнаты разделяла лишь фанерная перегородка, приготовила кровать и ушла в баню, ополоснуться после долгой душной дороги. Возвращаясь в дом, Нина прошлась по темной тропинке, которую еле освещал свет одинокого фонаря, служившего единственным источником света половине улицы, и посмотрев в усыпанное звездное небо, посеменила в дом. До конца лета оставалось еще пять дней, а ночи уже стали прохладные.
Когда девушка вошла в дом, мать уже перебралась с коляски на кровать.
- Мам, ну зачем? Я бы помогла. Чего не дождалась-то?
- А что, мне всю жизнь теперь помощи ждать? Надо и самой привыкать. Врач сказал, что есть еще шансы на ноги встать. Не такая я и старая.
- А кто сказал, что ты старая? - Нина в шутку размяла кулаки, рассмешив мать.
- Полно тебе дурачиться, Нинка. Иди-ка лучше хмыря своего рыжего проверь, да калитку закрой. Ты ведь не запирала ее, да?
- Точно, - осенило Нину, которой было лень по темноте тащиться к калитке, но надо, значит надо.
Рыжий спал в тераске, на старом дедовом чемодане. Уже обустроился. Сверчки за окнами устроили турнир по самому громкому стрекоту, а где-то все никак не унималась сова. Нина накинула старые потрепанные тапки и пошаркала к калитке. Громко зевнув по пути, девушка посмотрела на дорогу за калиткой. Ни души. Это в Москве сейчас для парковки и квадратного метра бы не нашлось, а тут... паркуй хоть вдоль, хоть поперек. Один ржавый трактор в тени дуба и древняя копейка возле соседнего дома по ту сторону улицы. Нина окинула дорогу взглядом и посмотрела наверх, в сторону старой улицы, а потом в противоположную, где начинался густой лес.
