Проклятие цыганки
Проклятие цыганки - это проклятие свойственно только цыганам - потомкам народа, обладавшего когда-то древними и секретными магическими знаниями, поэтому до сих пор некоторые из цыган разделяют эту общую карму и получают способности своих предков. Избавится от настоящего проклятия цыганки невозможно...
Это произошло в середине 90-х. Я выпустилась с психологического факультета и хотела защитить кандидатскую. Для научной работы я напросилась в помощницы к профессору.
В то время это не было так популярно, как сегодня, но те, кто знал Григория Михалыча, обращались к нему за «советом». Никто не хотел признавать свои психологические проблемы, а вот спросить совета - нормально. Григорию Михалычу было 65 лет, знающий, опытный психиатр, сдержанный и спокойный в любых обстоятельствах. Я никогда не видела, чтобы он чему-то удивлялся, что-то осуждал или ругался.
На кафедре аспирантам платили мало, зато профессору за «советы» приносили деликатесы, принимал он на дому. Мне тоже перепадало за то, что я встречала клиентов, готовила чай-кофе, расшифровывала аудиозаписи. Приходящих к профессору людей я, как правило, быстро забывала. Кроме одной.
Первый раз она пришла поздно вечером. Я уже собиралась уходить. Увидев гостью, Григорий Михалыч тут же пригласил ее к себе. На его лице появилась тревога, что было вообще из ряда вон. Сквозь дверь я слышала, как жутко и надрывно плакала женщина. Так плачут, скорее, по родным усопшим. После ее ухода кассету с записью профессор мне не отдал. Нервно он сказал, что сам расшифрует. Это меня удивило и насторожило.
Женщина приходила еще трижды, и каждый раз кассета с сеансом оставалась у Григория Михалыча. Это разжигало мое любопытство. Мне было интересно, что она могла такого сказать, что вечно невозмутимый профессор вдруг стал нервничать?
Потом женщина не объявлялась два месяца. И когда она пришла, я ее еле узнала. Из молодой и привлекательной женщины она превратилась в загнанного зверя. Лицо осунулось и подурнело, кисти с тонкими пальцами стали напоминать костлявые клешни с обломанными ногтями. Одежда, словно с чужого плеча, висела мешком, хотя до этого сидела аккурат по фигуре. Григорий Михалыч провел ее в свой кабинет и попросил кофе. На этот раз ни плача, ни криков не доносилось из-за двери, там царила тишина.
Я не заметила, как она ушла. Дверь в кабинет профессора была приоткрыта, что означало: сеанс завершен. Я осторожно заглянула. Профессор сидел за столом, спрятав лицо в ладонях.
- Григорий Михалыч? - тихонько окликнула я. - Чаю?
Он покачал головой:
- В верхнем ящике бутылка, ее принеси.
Я замешкалась. Нельзя было ему пить после инфаркта.
- Принеси! А то выгоню к чертовой матери! - заорал мой доселе сдержанный и воспитанный руководитель.
Я испуганно дернулась и пошла за бутылкой.
- И себе стакан возьми! - услышала я вдогонку.
Я разлила водку по стаканам и пододвинула профессору тарелку с бутербродами. Он горестно вздохнул, выпил и махнул рукой:
- Спрашивай. Я же вижу, хочешь.
Я тут же задала вопрос, не дающий мне покоя:
- Что с этой женщиной?
Григорий Михалыч встал и отвернулся к окну:
- Это Клара, дочь моего старого друга. И я не знаю, как ей помочь...
Таким растерянным профессора я никогда не видела.
- А что с ней? - снова спросила я.
Григорий Михалыч грустно улыбнулся:
- Если бы я ее не знал, то поставил бы истерию, но...
Я терпеливо ждала продолжения.
- Но причина появления и развития симптомов не укладывается в голове... Чушь какая-то, чертовщина, хоть я и не верю во все это, - Григорий Михалыч тяжело опустился в кресло. - Или шизофрения, но нет! Уж я-то отличу одно от другого.
Я тоже ничего не понимала. Профессор протянул мне три кассеты:
- Вот! Здесь все. Расшифруешь, сама поймешь.
Я радостно вскочила, тут же вспомнила, что радость неуместна, сгребла кассеты в охапку и унеслась.
Дома я включила запись. Голос женщины зазвучал глухо, чуть нараспев, как будто она готова разрыдаться:
- Мне всегда казалось, что я не плохой человек. Но... Я поняла, что доброты не существует, а то, что мы за нее принимаем, это наше сугубо личное о ней представление.
- Дорогая, расскажи, что произошло, я постараюсь тебе помочь, - профессор говорил по-отцовски нежно и ласково.
- В тот день мне было очень плохо. Степка снова загулял. А ведь клялся после рождения малыша - больше никогда! Я гуляла с сыночком у дома, как вдруг ко мне в ноги бросилась женщина с младенцем на руках. Она стала умолять дать ей поесть. Я привела ее в квартиру. Только там увидела, что это была цыганка, одетая в тряпье.
Я накормила ее супом и дала хлеба, а больше дать ей было нечего. Она меня поблагодарила, а уходя, вдруг спросила:
- Хорошая ты, сердечная, а муж гулящий, да?
Я удивленно кивнула. Ведь я ничего ей не говорила! Цыганка что-то быстро написала на бумажке и протянула листок мне:
- Вот, сделай, как здесь написано, и любить муж будет только тебя.
Я взяла бумажку, и гостья тут же добавила:
- Будет, как я сказала. А через полгода я снова приду, дашь, сколько не жалко за свое личное счастье.
- И что было в записке? - спросил профессор.
- Ерунда какая-то, сжечь прядь своих волос, подмешать ему в еду, приговаривая... Не помню, слова какие-то бессмысленные.
А через неделю Степку будто подменили, стал любящим, заботливым, каким был в начале наших отношений. А потом... Пришла та цыганка за оплатой. Я ведь и забыла о ней. Понимаете, Григорий Михалыч, я не особо верила во все эти заговоры. Я подумала, что муж просто за ум взялся. Все-таки у нас ребенок маленький, и я еще ничего, даже после родов. Так что я решила: цыганка тут ни при чем. Я ей так все и сказала и прогнала, мол, не за что тебе платить, да и нечем. А она обиделась, прошептала что-то и плюнула мне под ноги.
С того дня все и началось. Жжет меня похоть изнутри, на всех мужиков без разбора кидаюсь. Мужа мне мало. Теперь не он, а я ему изменяю, не глядя... Безумие какое-то. Сны снятся, в которых я с двумя-тремя мужчинами разом, а то и больше. И ладно бы сны, но я все воплощаю в жизни. Подруга-гинеколог сказала, что нимфомания у меня, но откуда...
Я ведь и к бабкам ходила, но те в один голос твердят, что беса в меня подселили, он и разжигает желание. И как вспомню ту цыганку, думаю, надо было заплатить. А теперь вот сама не своя стала. Словно кто меня за руку ведет... Вернуть бы все назад, а не знаю как. Пробовала ту цыганку отыскать, да где? Извелась, сил больше нет. Мне кажется, не протяну я долго. Удержаться не могу, а после противна самой себе. Страшно, Григорий Михалыч... Хоть вешайся.
Дальше - снова вой, и запись обрывалась. Не знаю, сколько я просидела в тишине неподвижно, раздумывая над услышанным. А после я узнала, что женщина та и правда повесилась.
Светлана Овсянникова
